НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ

 

 Ветреник, бродяга, вертопрах,

слушавшийся всех и никого,

лишь перед неволей знал я страх,

а теперь лишился и его.

 

Принято считать, что жизненный девиз – НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ -  родился в наших заведениях временного содержания и изоляции от общества тех, кто преступил закон. Но, я думаю, будет не лишним руководствоваться этими словами и тем, кто находится по эту сторону решётки. Главное – правильно понимать смысл данного изречения. Попробую изложить своё понимание этих слов. Казалось бы, только Вера способна помочь человеку выжить в любых жизненных испытаниях; боязнь перед Судом Божьим  сдерживает людей от нарушения Высших Законов; просьбы к Создателю о хлебе насущном и прощении грехов – также должны посещать наши умы и души. Но не об общении с Создателем идёт речь. Как же тогда понимать эти слова?

Что касается мест лишения свободы: ВЕРИТЬ обещаниям светлого будущего (администрацией заведения, вертухаями, другим сидельцами), в случае выполнения каких-то условий; БОЯТЬСЯ страшных наказаний, в случае невыполнения этих условий;  ПРОСИТЬ пощады в предвкушении наказаний – нет никакого смысла. Всё это – пустое. Каждый получает то, что заслужил. Бог не по силам испытаний не даёт. Так что, лучше стойко проходить эти испытания, при этом работая над СВОИМИ ошибками и меняя мировоззрение в лучшую сторону, чем всеми правдами и неправдами искать для себя более легкой доли. Христова заповедь гласит на этот счёт: «Идите путём тесным, ибо широкий путь ведёт к погибели». Другими словами, не сторонитесь трудностей, а достойно их преодолевайте. Для этого они нам и даются Свыше.

Вспомнил я об этом изречении (НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ) вот по какому поводу. Однажды в наш гостеприимный зиндан пришли два местных паренька лет тридцати. Вели они себя очень уверенно. Судя по тому, как поджали хвост все местные активисты, было понятно, что эти ухари здесь не впервые и пользуются большим авторитетом. Поселили их в хату, недалеко от нашей, освободив самые удобные места. Один из них был выше среднего роста, крепкого телосложения, звали его Мустафа. На руке у него была корявенькая не законченная наколка на русском языке: «Не верь, не бойся, не про…». Как потом оказалось, Мустафе не раз приходилось сидеть в других тюрьмах с нашими бандюками и он был немного знаком с российским менталитетом.

Второго звали Фейсал. Паренёк тоже был не мелкий, но в отличие от Мустафы, рыхловатый такой пупсик. Он принадлежал к знатному роду и в этой «сладкой парочке» играл роль крыши. Дружбаны всегда держались вместе (наверно, не только днём, но и ночью). Мустафа отвечал за криминал и силовые решения вопросов, а Фейсал заведовал вопросами политическими, юридическими и развлекательными. Так как родственники его занимали высокое положение в обществе, «сладкая парочка» за решёткой долго никогда не задерживалась – семья отмазывала. Как я уже говорил, в тех краях сроки заключения, назначенные судом, понятие очень относительное.

К нам они попали за наркоту, с приговором суда – 10 лет лишения свободы (каждому). Мало того, они умудрились ещё и за решёткой по пятёрочке схлопотать – изнасиловали с особым извращением одного индусика, а тот взял, да и стуканул в администрацию. Другие молчат, а этот вложил своих обидчиков и состоялся суд, который объявил им 10 лет, но уже на двоих. Несмотря на все эти приговоры, родственники Фейсала «пошуршали» (малость) на воле денежными знаками и наши голубки вышли на свободу через полгода. Но не об этом я хотел здесь рассказать.

Когда эта парочка появилась в нашем заведении, шныри, естественно, стали им нашёптывать, что мол: «…есть у нас тут один руси-крэзи, на которого нет никакой управы. Надо его поставить на место. А то, видишь ли, он тут свои правила объявляет, никого не признаёт…» И так далее и тому подобное, и так далее. Как вы наверно уже догадались, речь шла обо мне. Так было каждый раз, когда на нашу территорию приходил кто-то из аборигенов, имеющих хоть какой-то вес и авторитет. Как это можно, какой-то русский устанавливает свои порядки (пусть даже в одной хате) и требует от всех их исполнения.

И вот, эти «хозяева жизни» начали нагнетать обстановку вокруг меня и провоцировать конфликты. Фейсал, конечно, в этих делах не участвовал – не царское это дело – а вот Мустафа так и лез на рожон. Совершаю я, к примеру, утреннюю прогулку на плацу. Этот хлопец с каким-нибудь дружбаном затевает игру в нарды и располагаются они в непосредственной близости от моего маршрута, хотя наиболее удобных мест во дворе намного больше. Вообще, обычно в хатах занимаются этими делами, - подальше от вертухаев и палящего солнца.

Нарезаю я очередной круг, а на пути появляются эти хлопчики… Я, чтобы их не задеть, немного изменяю маршрут. Через пару кругов, они тоже передвигаются и опять оказываются на моём пути. Я снова их обхожу. И так несколько раз. Наконец, когда мне это надоедает и становится понятно, что эти «орлы» не успокоятся, пока им не настучишь по «репе», я на очередном круге переступаю через их игровое поле, которое в очередной раз становится на моём пути. Начинается словесная перебранка и обмен «любезностями», постепенно перерастающий в рукоприкладство. Но так как зрителей этого «аттракциона» было много, они стали нас растаскивать и до мордобоя дело не дошло.

Конечно, сейчас бы я нашёл мирные пути решения вопроса, но на тот момент, уровень   внутренней агрессии был в моей душе достаточно высок и когда он доходил (а это иногда происходило в считанные секунды) до критического уровня, агрессия выплёскивалась наружу. Начинался неуправляемый процесс - я собой уже не владел и мне было всё равно - сколько передо мной противников. Если я чувствовал свою правоту (зачастую – ошибочно), то шёл, как бык на красный цвет. Последствия были безрадостными, как правило, для противоположной стороны. 

Через несколько дней наш «разговор» с Мустафой продолжился в хамаме. Стою я себе спокойненько, никого не трогаю, чищу остатки зубов, о чем-то своём задумался. Вдруг, из грёз к реальности меня возвращает ощутимый толчок в бочину – подвинься, мол. Поворачиваюсь я в ту сторону, откуда меня толкнули и встречаюсь взглядом с наглой рожей Мустафы… Небольшая пауза, звенящая тишина, все зеваки, которых, как всегда, было в избытке, притихли в ожидании очередного зрелища и мы, как по команде, хватаемся друг дружке за грудки… Я, для того, чтобы врезать ему, как следует, головой в «пятак», так как помещение было тесноватое, а уж какие мысли были в его голове – мне не ведомо.

Тут же на нас повисли человек по пять зрителей, кто по-ловчей, и растащили по противоположным углам «ринга». Мы с ним только и успели, что порвать друг дружке одежды. Он мне - футболку  «FILA», которая была мне дорога, как память об Америке, где я её купил лет пять назад. А я ему – кондуру,  достаточно красивую и дорогую – других он не носил.  Вроде бы пора и успокоится, но не тут-то было, адреналин уже ударил мне по мозгам и требовал сатисфакции. Я покрутил головой вокруг и увидел, стоявшую на умывальнике железно-металлическую кружку, довольно увесистую. Это было как раз то, что нужно.  С трудом освободив левую руку, я схватил эту кружку и со всей силы запустил её в Мустафу, который продолжал сыпать в мою сторону «любезности» отборным матом, на корявеньком русском языке.

Дальше всё было, как в замедленном кино, хотя в реальности это длилось всего несколько секунд. Я вижу, как кружка, плавно переворачиваясь в воздухе, медленно летит прямо в лоб моему оппоненту; как округляются его глаза; он безрезультатно пытается освободить руки; старается уклониться… Но всё тщетно – моё метательное оружие (вспоминается Давид и Голиаф), с глухим звоном попадает бедолаге точно в лоб. Я вижу, как лоб начинает багроветь и на нем начинает расти здоровенная шишка; вижу растерянность Мустафы и окружающих; опять общая минута (вернее сказать, секунд пять) тишины и вдруг меня прорвало на хохот. Как я начал хохотаться... Меня поддержали в этом деле многие окружающие и обстановка разрядилась. В тот момент мне даже стало искренне жаль потерпевшего и я подошёл к нему, чтобы выразить своё соболезнование. Он отмахнулся и что-то бурча себе под нос, типа: «Ну погоди! Доберусь я ещё до тебя!», покинул хамам, в сопровождении своих шестёрок. Сатисфакция была получена и я, закончив утренний моцион, пошёл в свою хату.

Естественно, на этом наш «разговор» с Мустафой не закончился. Однажды сложилась на тюрьме такая ситуация.  Все хаты были переполнены, в том числе и наша. Но наша, отличалась от других тем, что на всех верхних шконках и даже на одной нижней, располагались афганцы. Обычно их удел – «половая» жизнь, а если повезёт, то можно занять второй этаж. Но на тот момент, в некоторых  других хатах арабы размещались на полу, а у меня афганчик – на нижней шконке. Это – неслыханно. Конечно, местные жители этого стерпеть не могли. Мирные переговоры ни к чему не привели. Всякой козлодрани и стукачей иметь в, очищенной с большим трудом от этой братии, гурфе арбатаж мне совсем не хотелось. И вот что они придумали.

Как-то утром, после намаза,  я ещё пребывал  в полудрёме, когда можно спокойно, на свежую голову пообщаться с Творцом и получить от Него рекомендации на новый день, слышу в хате какие-то голоса, нездоровую возню… Выглядываю из-за занавесочки и вижу такую картину: все мои афганчики собирают свои монатки и выходят из хаты, а на их местах начинают размещаться: на нижней шконке – Мустафа; над ним – Фейсал; на других верхних -  ещё парочка аборигенов. В дверях стоят вертухаи и с нескрываемым любопытством и удовлетворением наблюдают за происходящим.

Я в не слишком ласковой форме начинаю объяснять «гостям»: «Зря вы, ребята, теряете время. Жить вы здесь не будете и не надейтесь.» Аскари пытается мне что-то объяснить, я плохо его понимаю. Прибегает Далялька, мелкий наркуша египетской наружности, который неплохо знал русский язык и последнее время помогал мне в общении с администрацией (о нем речь пойдёт чуть позже). Он мне объяснил, что в соседней хате сломался кондиционер и её обитателей на время ремонта расселяют по другим хатам. Как известно, нет ничего долговечнее временного. Ремонт кондиционеров производили и раньше, но чтобы расселять на это время сидельцев – такого не было.

Я понял, что это очередная провокация и решил понаблюдать за дальнейшим ходом развития событий, а потом уж переходить к активным действиям по очередному наведению порядка в гурфе арбатаж. В тот период времени заместо главного шныря у нас был Хашим – редкая козлодрань. Думается мне, что это была его идея сломать кондиционер. Он активно руководил всем процессом и когда процесс переселения вроде бы закончился, удалился из нашей хаты (очень уж ему у нас было не уютно) вместе с вертухаями. В хате остались пятеро: я с Далялькой, который всё время пытался меня успокоить, Мустафа с Фейсалом, по-хозяйски наводящие порядок на новом месте и Джамшут – паренёк узбекской наружности, лет двадцати пяти, спортивного телосложения, который за весь период проведения этого мероприятия, а оно длилось несколько часов, так и не выглянул из-за своей занавески. Хотя, всё время пальцы гнул, что он любого в гробу видел, кто выше его ростом.

Палыча, который бы принял активное участие в процессе переселения, и ещё одного русскоязычного нашего сокамерника, этим утром повезли в госпиталь на обследование. По этой причине я был один против двух бугаёв арабской наружности. Даляльку можно было не считать. Он хоть и был здоровее меня и имел, по его словам какие-то пояса по восточным единоборствам, но в душе был трусливее зайца. Как уже говорилось ранее, если я был уверен в своей правоте, то мне было всё равно - сколько передо мной оппонентов. Когда вертухаи с Хашимом покинули хату и всё вроде бы улеглось, я через Даляльку продолжил объяснять непрошеным гостям, но уже в более резкой форме, что жить они здесь не будут – не то, что ни одного дня, но ни одного часа. И пусть лучше, по добру и по здорову, добровольно покинут хату, если не хотят, чтобы на этом свете двумя инвалидами стало больше.

Говорил я это на повышенных тонах, не стесняясь в выражениях, которые Далялька переводил с трудом, но они в переводе и не нуждались – их и так весь мир знает. Обстановка накалялась и когда совсем «запахло жареным», Далялька, от греха по дальше, выскочил из хаты. Должно быть для того, чтобы позвать вертухаев, которые не очень-то любили торопиться. Тем временем я, продолжая говорить Мустафе с Фейсалом всё, что я о них думаю, снял футболку (так как их осталось мало, а после каждой стычки они годятся только на тряпки) и повернувшись спиной к своим оппонентам, начал не торопясь обматывать кулаки остатками очередной такой футболки. В тот момент намерения у меня были действительно очень серьёзные.

Продолжая готовиться к неравному бою, я мысленно (очень искренне) обращался к Создателю: «Господи! Не допусти кровопролития! Не дай мне в очередной раз взять грех на душу!» Я чувствовал, что уже не владею собой, а в таких случаях последствия бывали очень печальные. Как правило, оппоненты надолго попадали в больницу, а особо «везучие» - в реанимацию. Подготовка моя, вместе с обращением к Творцу, заняла минуты три-четыре. Когда же я повернулся лицом к непрошеным гостям и был готов к решительным действиям, то увидел такую картину – Мустафа, а вслед за ним и Фейсал, молча свернув свои пожитки и, сказав мне: «Бай-бай!», с озадаченным видом покинули хату.

Наверняка у меня в тот момент видок был тоже удивлённый. И я второй раз в жизни прочувствовал до глубины души, что Создатель слышит каждое наше слово и мольбу и помогает, когда и кому это необходимо. Первый подобный случай был в конце 60-х, когда я тонул во время сильнейшего шторма и взывал искренне к Господу о спасении юной души. Совершенно чудесным образом произошло тогда моё спасенье. Об этом, более подробно, я намереваюсь рассказать отдельно. С тех пор я начал больше прислушиваться к Высшему Разуму, чем к своему.

После того, как Мустафа и Фейсал покинули нашу хату, пришли ещё двое аборигенов, вещи которых лежали на верхних шконках, и последовали их примеру. Позже зашёл Далялька и с непринуждённым видом объяснил мне, что для всех четверых нашлись свободные места в других хатах, хотя, я точно знал, что во всех хатах сидельцы чувствуют себя, как сельди в бочках. Ни Хашим, ни вертухаи в нашу хату, в тот день, так ни разу и не заглянули, Бог миловал. Вернулся из госпиталя Палыч с напарником и только тогда из-за своей занавески впервые выглянул наш «герой» - Джамшут. Вид у него был совсем не заспанный, а скорее – несколько озадаченный. Лежал всё время – не дыша, хотя в другие дни храпел, как паровоз.

Он «включил дурака» и начал задавать, вместе с Палычем, всяческие  вопросы: «А где афганчики? А что произошло?» и т.д. и т.п. и т.д. Я вкратце рассказал Палычу о том, чего он лишился, уехав в госпиталь и они с Джамшутом наперебой начали сотрясать кулаками воздух. Типа: «Вот если бы он меня догнал, эх я б ему и дал…» На что я Джамшуту ответил: «Свежо питание, да серится с трудом… Много я на своём веку повидал таких, как ты, героев. Про вас даже есть поговорка – Молодец - среди овец, а возле молодца и сам – овца».

На том всё и закончилось. Мы остались в хате вчетвером, в то время как в других было по 15-17 сидельцев. Приближался отбой, а к нам в хату никто даже носа не совал. Во-первых, это было очень подозрительно; во-вторых, понятно, что так они нас не оставят и обязательно поселят в экологически и энергетически чистую гурфу арбатаж какую-нибудь козлодрань. Мы решили опередить вертухаев и перетащили в нашу хату десяток соотечественников, которые мечтали в неё попасть, но в лучшие времена не удостаивались такой чести. В основном, это были выходцы из Средней Азии. Один, например, привёз продавать шейху свою девственницу-дочь; другой,  жену – на панель; третий, сам был готов продаться, да никто не покупал. И так далее. Одним словом – мразь конченная и в другое время они бы порог нашей хаты не переступили. Но сейчас сложилась форс-мажорная ситуация и деваться было не куда. Эти хоть понимали русский язык и знали своё место под шконкой.

После этого инцидента, Мустафа со своим дружбаном стали набиваться ко мне в друзья. Через пару дней – был какой-то арабский праздник – они набрали в ларьке всяческих ништяков и в сопровождении Даляльки завалились в нашу хату для того, чтобы заключить мир на все времена. Я не возражал и мы посидели пару часиков, покишкоманили и познакомились поближе.  Оказались неплохие ребята (по местным меркам). Было видно, что общение с нашими бродягами в других тюрьмах пошло им на пользу. Мы даже нашли общих знакомых. В общем, не бывает худа без добра. В завершении застолья, Мустафа торжественно заявил, что если у меня здесь будут возникать какие-то вопросы, чтобы я сразу обращался к ним – любые проблемы они разрулят, хоть с местными шнырями-активистами, хоть с администрацией. И действительно, пока эта парочка была на зиндане, у меня никаких вопросов не возникало и все мои пожелания тут же выполнялись.

Вскоре нам пришлось расстаться, так как их переводили в другую тюрьму. Расставание было очень трогательным, чуть ли не со слезами на глазах. Сладкая парочка надарила нам всяких шмуток, которые потом пригодились для того, чтобы приодеть бродяг. Ведь некоторые соотечественники и не только соотечественники приходили с воли в нашу хату голодные, тощие, в одних шортах, а уходили через несколько месяцев розовенькие, откормленные, в приличных одеждах. Позже к нам поступила информация, что злостных рецидивистов освободили через пару месяцев пребывания на другой тюрьме. Высокие покровители на воле сделали своё дело в очередной раз. В тех краях – это в порядке вещей. Если кто-то на воле нужнее, он за решёткой не задерживается. И наоборот, неугодные могут задержаться надолго.

Теперь пришёл черёд рассказать о нашем красавце-египтянине, по имени Даляль. Он, действительно, имел представительский вид, был хорошо сложен и  образован. Но гнилуха – конченная. До попадания за решётку, Далялька долгое время работал юрист - консультантом в довольно крупной компании. Он показывал мне свои визитки, буклеты и еженедельники этой фирмы. Там фигурировала и его фамилия. Подающий надежды работник ждал повышения по службе. Но однажды судьба свела преуспевающего египетского юриста  с русскими девчонками и всё пошло по другому сценарию.  Наши жрицы любви,  своими чарами, сбили бедолагу с пути истинного, приучили к алкоголю, наркотикам… С высокооплачиваемой работы его попёрли, а когда у нашего красавца закончились денежные знаки, его и девчонки выставили за дверь. «Шерше ля фам», -  как говорят французы.

Этого он им простить не мог и вложил всю компанию, не подумав о том, что наши красавицы и его потянут за собой. Так оно и вышло. За употребление наркотиков Далялька схлопотал четыре года и вскоре появился в нашем заведении. За время общения с нашими девчонками он неплохо освоил русский язык. Справедливости ради, надо заметить, что среди египтян встречается достаточно много способной молодёжи. Всё-таки древнейшая цивилизация с очень богатой культурой, наукой и традициями. Но благодаря тому, что в разные века по Египту прошлись многие завоеватели и каждый оставил свой след, коренное население страны, для того, чтобы выжить, проявляло лояльность  каждому завоевателю.

Я встречался со многими выходцами из этой страны и наблюдал, практически у всех, одну общую черту – щёки они надували до неимоверных размеров, но если где-то чувствовали выгоду, то готовы были прогнуться до плинтуса, чтобы её получить. Если же на этом пути возникала какая-то опасность или они получали желаемое, то делали поворот на сто восемьдесят градусов в безопасную или более выгодную сторону. Дадялька не был исключением, а скорее наоборот, являлся ярким подтверждением всего вышеперечисленного.

С первого дня попадания за решётку, он вошёл в доверие ко всем местным авторитетам и активно влился в общественную жизнь заведения. Он мне напомнил наших комсомольских активистов, которые были, образно говоря, для каждой бочке - затычка. С местным имамом, с Кораном в руках, он вёл долгие беседы на темы Ислама. И со временем тот стал доверять Даляльке проведение намаза. Надо сказать, что у него это очень хорошо получалось. Голос у него был хорошо поставлен и когда новоиспечённый имам одевал парадную кондуру, наматывал на лысеющую голову чалму и шёл, с Кораном под мышкой, в импровизированную мечеть к намазу, то был похож на восточного мудреца.

Импровизированная мечеть, по стечению обстоятельств, находилась как раз напротив гурфы арбатаж, где проживал Большой Шайтан, как меня окрестили местные шныри. В мечети пять раз в день проводились молитвы, больше похожие на лицедейство, так как после отмаливания своих грехов, большинство сидельцев продолжало их накапливать с удвоенной силой. А в нашей хате, не разделяя людей по цвету кожи и вероисповеданию, все желающие могли приблизиться к пониманию этого мира и взаимопониманию с его Творцом. Оппоненты чувствовали ощутимую конкуренцию и всячески пытались вставлять палки в колёса. Но, всё - тщетно. У меня было время неплохо ознакомиться с исламской литературой, из которой я, наряду со многими другими,  запомнил такую фразу Пророка Мохаммеда: «Больше всего я боюсь одной вещи – уйдёт наше поколение праведных имамов; уйдёт следующее поколение; может быть, третье поколение праведных имамов уйдёт, а потом всё погрязнет в лицемерии». Мохаммед всё предвидел, - он был Пророком…

Не знаю уж, кто надоумил Даляльку или этот умник сам догадался, что с моей помощью можно существенно сократить свой срок пребывания за решёткой, но после нескольких месяцев заключения, главной его задачей была – попасть в нашу хату. Больше полугода он этого добивался. Уж как только меня не захмелял. И горло драл в мою защиту в каких-то спорных вопросах с аборигенами и подарки всяческие подгонял. Я выхожу на прогулку и он – тут, как тут. Я совершаю пробежку и он следом. В общем, в рот заглядывал и предупреждал все мои желания.

«Андрей! Как бы было хорошо, если бы ты взял меня к себе в хату! Я бы тебя обучал арабскому языку, а ты бы меня – русскому. Мы бы вместе занимались спортом! Я знаю много полезных упражнений и технику восточных единоборств. Я вообще много знаю и умею…» Примерно такими словами уговаривал меня Далялька. На что я ему отвечал: «Совсем не обязательно жить в одной хате, чтобы заниматься спортом и языками. Спортом мы и так почти всегда вместе занимаемся, а что касается изучения языков, - заходи в гости и будем заниматься». Уж очень мне не хотелось иметь эту гнилуху у себя в хате. Но Далялька не унимался и всё-таки добился своего.

А произошло это так. Как-то раз в нашей хате неожиданно освободилась нижняя шконка и не было достойных кандидатов, чтобы её занять. И в хате осталось, со мной вместе, четверо соотечественников, остальные – всякая шушера. И в других хатах больше землячков не было. А решение надо было   принимать быстро, потому как нижняя шконка – это объект повышенного внимания. Появилась угроза того, что вертухаи могли поселить к нам своего сексота, одного местного наркушу по имени Муса, который уже начал готовиться к переезду. Уж этого-то козла мне совсем не хотелось иметь у себя под боком. Срок у него был – четвертак и бедолага из кожи лез, дабы угодить администрации, которая могла существенно сократить этот срок.

И тут я вспомнил про Даляльку. Встретив его в хамаме, я, как бы невзначай, ему  говорю: «Юноша, если вы ещё имеете желание попасть в нашу хату, то сейчас для этого есть хороший шанс». Он чуть не подскочил от радости, начал меня обнимать и говорить всякие слова благодарности. Вприпрыжку побежал собирать свои монатки и минут через пять уже раскладывал их на новом месте. «Только, - говорю я ему, - иди и договорись с администрацией, а то они хотели сюда определить Мусу из пятой хаты». Он тут же поскакал к вертухаям и вернулся оттуда сияющий: «Андрей! Всё в порядке! Я договорился! Сегодня будет пир на весь мир – будем праздновать новоселье – я за всё плачу!» Но, сказать по-честному, у меня на душе кошки скребли, предчувствовал я, что добром это не кончится. Но включать реверс было уже поздно.

Первые несколько месяцев наш новый жилец вёл себя достойно. Следил за порядком в хате и от всех требовал его соблюдения. Ходил за пайкой и приносил самые лакомые куски. В общем, всем своим видом выражал расположение, чем окончательно усыпил мою бдительность. Мы с ним занимались спортом, изучением языков, дискутировали на тему философии и теологии. Но однажды произошёл такой случай. Мы начинали еженедельную мокрую уборку своего помещения. Обычно все работы делались сообща – одни таскают воду из хамама, другие моют стены, третьи – кондиционер прочищают, четвёртые драят полы. Много времени этот процесс не занимал – через час-полтора мы уже раскладывали свои пожитки в чистой, проветренной и просушенной камере.

В тот раз двое афганчиков отказались принимать участие в уборке, объясняя это тем, что завтра рано утром их отправляют по этапу и жить в этой хате больше не придётся. На что я им ответил: «Завтра будет завтра. Отправят вас или нет - большого значения не имеет. Вы жили в этой хате около месяца и будьте добры не нарушать традиций, а подключайтесь к уборке». Горластый Далялька, как обычно, поддержал меня: «Если не хотите убираться, тогда пошли вон отсюда!» В такие минуты он был похож на наших горлопанов - комсомольцев. Но афганчики проигнорировали наши добрые советы и пошли тусоваться к своим землячкам. В тот момент афганцев на тюрьме было человек сто пятьдесят и они представляли довольно мощную, сплочённую группу.

Закончив уборку, народ начал готовиться к обеду. Я в то время воздерживался от какой-либо пищи, поэтому, чтобы не соблазняться, пошёл часок покружить по плацу. Закончив прогулку, я зашёл в хату для того, чтобы взять мыло с полотенцем и пойти в душ. Смотрю, посреди хаты сидят афганчики, которые отказались убираться и спокойненько харчуются. Я им говорю: «Вы же распрощались с нашей хатой, давайте-ка уматывайте отсюда. Я пойду в хамам, вернусь – чтобы вас тут не было». И делаю знак Даляльке – мол разберись с этим вопросом. Он кивнул в знак согласия и как начал орать: «Вы что! Убираться не хотите, а мусорите здесь! Собирайтесь и вон из нашей хаты!» Я спокойно пошёл в душ. Нужно заметить, что было лето. Днём температура на улице достигала 55 градусов в тени при полном штиле. Вечером - опускалась до 35 и чувствовалось движение воздуха – красота, прохлада. А в новостях передают: «В Европе стоит страшная жара! Температура воздуха достигает 35 градусов в тени!» Кроме улыбки это сообщение ничего не вызывало. Всё познаётся в сравнении.

Возвращаюсь я из хамама, а эти афганские хлопцы, как сидели, так и сидят в хате и заканчивают трапезу. Я молча беру обеих за шкирку и выталкиваю из хаты. Слышу, на улице нарастает гул и слышаться угрожающие выкрики в мой адрес. Далялька, как водится, смылся от греха подальше. В хату вваливаются два наших афганчика и ещё один их активист. Не закрывая дверь, на высоких тонах, при поддержке сотни землячков на улице, парламентарии начинают мне объяснять, что я, мягко говоря – не прав. Я даю понять Палычу, чтобы он взял на себя активиста, а сам опять хватаю за шкирку двух бунтарей и, отмахиваясь ногами от их землячков, напирающих с улицы, опять пытаюсь вытолкнуть бедолаг из хаты. При этом занятии я замечаю, что из толпы, прямо мне в лоб летит пуштунский сандалий.

Об этой обуви надо рассказать отдельно. Представьте себе кусок внешнего слоя протектора от шины легкового автомобиля в форме подошвы, к которому пришиты намертво ремни из толстой сыромятной кожи. Вот в такой обувке приходили к нам некоторые афганские тагрибы (нелегальные эмигранты) из глухих пуштунских горных аулов. Сносу таким «скороходам» не было. Они, должно быть, передавались по наследству и служили не одному поколению. Каждая такая сандалия весила килограмма три, не меньше и служила неплохим орудием защиты и нападения. Вообще, должен заметить, что мне редко на тюрьме встречались сидельцы, которые умели драться, в нашем понимании. Там больше было дрочунов, чем драчунов. А когда конфликты доходили до рукопашной, то снимались шлёпанцы и битва продолжалась. Особенно забавно это выглядело, когда аборигены были одеты в кондуру (местная одежда до пят). Идёт словесная перебранка на повышенных тонах, после чего один из дрочунов задирает подол, снимает шлёпанцу и начинает лупить её по башке обидчику. Тот отвечает тем же. Цирк, одним словом.

И вот летит мне прямо в голову это орудие… В руках у меня по афганчику, ногами отмахиваюсь от других. Всё это происходит в дверях хаты,  пространства для манёвра, практически, не было и я только успел чуть пригнуться и удар пришёлся не в нос или лоб, а по макушке. Бабах!!! Такой грохот у меня в голове приключился! Мне почему-то вспомнился случай с Мустафой, когда ему в лоб прилетела моя кружка, и как меня разобрал смех.  Хохотаюсь – не могу остановиться. В этот момент оппоненты на мгновение опешили и нам-таки с Палычем удалось их вытолкнуть из хаты и закрыть    дверь на какую-то палку, подвернувшуюся под руки. Вскоре прибыли вертухаи и толпа постепенно рассосалась.

Сначала в администрацию повели Палыча и я успел приготовиться к очередному походу в штрафной изолятор. Запрятал подальше все запрещённости, раздал скоропортящиеся продукты, которые с удовольствием хотел слопать назавтра, после трёхдневного воздержания, достал и затырил в складках одежды приспособления для отпирания кандалов и наручников, в которых меня обычно помещали в одиночку. Минут через десять привели Палыча, а меня повели на допрос. Приходим в кабинет самого главного начальника – Рашидки. Он по будням-то бывал на тюрьме, дай Бог, раз в две недели, а тот день был выходным. Из этого напрашивался вывод, что провокация была тщательно спланирована, так как всё это происходило в преддверии Священного месяца Рамадан и нашей доблестной администрации,  любыми способами, нужно было зажилить денюжки, выделенные на моё освобождение по случаю амнистии, объявленной  на этот праздник.

Рашидка восседал на своём позолоченном троне с довольным видом. По правую руку сидел в кресле его верный спутник - Джамаль (здоровенный индус, досиживающий в этом заведении 18-й год), по левую, прогнувшись до неприличной позы, Далялька - наш переводчик. «Опять ты, Андрей, чинишь беспорядки в моём заведении», - подчёркнуто вежливо произнёс полковник Рашид, вместо приветствия. «Как раз наоборот, я поддерживаю порядок», - отвечаю я ему. И, обращаясь к переводчику, говорю: «Даляль, ты только переведи правильно всё, что я скажу». Потом продолжаю, обращаясь к начальнику тюрьмы: «Два афганца не пожелали участвовать в уборке нашей камеры, в которой они прожили около месяца и мы им предложили найти себе другое место». При этом я указываю на Даляльку: «Вот он не даст соврать».

И тут Даляльку понесло… Как я сразу понял, он этого момента ждал больше года и дождался. С присущим ему пафосом, указывая на меня, он, вместо того, чтобы переводить мои слова, с гневным видом начал свою речь, которую наверно вынашивал долгие месяцы: «Этот русский не любит мусульман! Он над ними издевается! Выставляет на пятидесятиградусную жару! Он вообще ярый противник нашей веры!» и т.д. и т.п. и т.д. Я смотрел на него и думал: «Может мне всё это снится или Даляльку, который чуть не каждый день клялся мне, образно говоря, в любви и верности, - подменили и передо мной другой человек…» Рашидка, с нескрываемым удовольствием и наигранным удивлением, слушал эту пламенную речь. Когда же она закончилась, повернулся ко мне с вопросительным выражением лица. Я понял, объяснять что-либо этой троице – бесполезно, у них всё уже давно решено, и мне захотелось просто выговориться, чтобы не держать в себе отрицательные эмоции, которые переполняли всё моё нутро.

«Чтобы вы знали, я не разделяю людей по цвету кожи и вероисповеданию. А не люблю я лицемеров, которых немало в любой религии. Вы трое, - показываю я пальцем на каждого персонально, - являетесь яркими представителями этой братии. И пусть деньги, полученные на моё освобождение и которые в очередной раз ты хочешь зажилить, - здесь я уже показываю пальцем на начальника тюрьмы, - не принесут тебе, козлиная рожа, ожидаемого счастья!» Своё высказывание я сопроводил несколькими крепкими выражениями, понятными без перевода (по этическим соображениям здесь я их приводить не буду).  И без того тёмного цвета морда лица полковника Рашида, как мне показалось в тот момент, побагровела. После минутной паузы, пока Далялька смущённо переводил ему смысл мною сказанного, он подскочил и скомандовал конвоирам, чтобы те, сковав меня по рукам и ногам, незамедлительно сопроводили в штрафной изолятор. При этом он недвусмысленно и выразительно указал своей чёрной жирной рукой направление движения.

Благополучно отсидев в одиночке несколько дней, я возвращаюсь в родную хату и говорю Даляльке: «Мавр сделал своё чёрное дело - мавр должен уйти. Другими словами, нечего тебе делать, дорогой, в этой хате. Даю тебе неделю, чтобы ты подыскал себе подходящее местечко. Через неделю, чтобы твоего духа здесь не было! Ты меня понял или повторить?» Далялька, который лежал до этого на своей шконке в позе хозяина жизни, подскочил и как давай орать: «Да ты быстрее отсюда уйдёшь! Ты здесь – никто! Я клянусь Аллахом, что через три дня тебя здесь не будет!» И что-то он ещё говорил, в том же духе, в основном – на публику. Видать хорошо его похвалили прошлый раз в администрации, что он так перья распушил.

Я ему совершенно спокойно повторяю: «Юноша, тебе, должно быть, обещали скорейшее освобождение за столь удачно проведённую провокацию, которая помогла положить Рашидке в карман немалые средства. Бог – вам судья! Но если ты не хочешь выйти на волю инвалидом, то мой тебе совет – исчезни из этой хаты через семь дней и постарайся до своего освобождения не попадаться мне на глаза». После чего я пошёл по каким-то своим делам, тем самым прервав его словесный понос. В течение недели мы с Далялькой не общались, каждый занимался своими делами самостоятельно. Он, с непринуждённым видом, приглашал в нашу хату каких-то своих дружбанов, они устраивали посиделки, но всё было в рамках дозволенного. Я не обращал на них никакого внимания и продолжал начатое дело – наводил порядок в своей душе, голове и теле.

Наступил седьмой день после нашего последнего разговора. Начался он, как обычно и в течение дня всё шло своим чередом. После обеда у нас был тихий час. По многолетней традиции, с большим трудом мною установленной, его никто не нарушал. В тот день, лежу я на шконке за занавесочкой и никак не могу сосредоточиться на своих мыслях. Чтобы не быть болтуном, чего раньше за мной не водилось, я думаю с чего начать расставание с Далялькой, если он будет сильно упорствовать. Физически он был крепче меня, но стержня внутреннего в нем не было. А это в случае противостояния, как правило, имеет решающее значение.  Правда, у него может быть мощная поддержка со стороны, а я мог надеяться только на Палыча, который хоть и отличался природной упёртостью, но физически был далеко не Геракл, в отличие от нашего оппонента.

За этими мыслями я малость прикемарил. Где-то через полчаса - проснулся и начал мысленно готовиться к решительным действиям. Подсознательно же я искренне обращался к Создателю: «Господи! Не дай взять грех на душу! Хватит уже на моём веку искалеченных жизней! Пусть, по Твоей Воле, вопрос решится без кровопролития!» Примерно в таком духе прошло ещё полчаса. Когда я был готов к активным действиям, то откинул занавеску и увидел  такую картину – Далялька и ещё пару индусов молча таскают его шмутки и коробки в соседнюю хату. Я был несколько удивлён, но не так, как в случае с Мустафой. Молча проводив этого бедолагу из нашей хаты, я определил на его шконку сирийского паренька, располагавшегося на втором ярусе, который был безмерно рад этой перемене. До освобождения Даляльки, а произошло это примерно через месяц, мы с ним не общались. Он ходил, как в штаны насравши, в мою сторону даже и не глядел. А я убедился ещё раз, что если правда за тобой, то Свыше всегда будет помощь и не надо бояться никаких ситуаций. «НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ!» -  очень глубокий смысл в этом выражении.